Мы вращаем Землю! Остановившие Зло - Страница 43


К оглавлению

43

Зотов появился в штабе в тот момент, когда Дементьев, никого не трогая, тихо-мирно сидел в своей машине и чистил трофейный «вальтер», подаренный ему ординарцем Васей Полеводиным. Пистолет был хорош, и рачьи глаза «ефрейтора» тут же это отметили.

— Слышь, капитан, — свысока буркнул начарт, оттопырив нижнюю губу, — подари-ка ты мне эту машинку — нравится она мне.

Павел почувствовал, как кровь бросилась ему в голову — так с ним происходило всегда, когда он сталкивался с беззастенчивым хамством, уверенным в своем праве унижать других и в своей безнаказанности.

— Не могу, товарищ майор, — ответил он, с трудом сдерживая себя. — Мне ее самому подарили, а подарки не передаривают.

Такого «ефрейтор» не ожидал. Зло сверкнув глазами, он пообещал, что припомнит строптивцу «неуважение к начальству» и удалился, громко хлопнув дверцей. Дементьев вскорости забыл об этом неприятном случае, однако у Зотова память оказалась лучше, в чем Павел убедился, когда в дивизион позвонил заместитель начальника штаба бригады капитан Самойлов (майора Коростелина, едва не угробившего минометный батальон Атлякова, комбриг Липатенков по сумме прегрешений убрал).

— Чем ты, Дементьев, досадил «ефрейтору Зотову»?

— А что такое?

— Да зашел он сегодня в штаб и потребовал списки награжденных на ваш дивизион. Тебя Власенко представил к ордену Отечественной войны, а «ефрейтор» нашел в папке твой наградной лист и с перекошенной мордой разорвал его. Вот потому я тебя и спрашиваю, чем ты ему насолил.

Павел вкратце изложил Самойлову историю с «вальтером», а после, в разговоре с Власенко, сказал комдиву:

— Василий Прокофьевич, ну почему так получается? Откуда берутся все эти бездари и хапуги, которых у нас в армии хоть пруд пруди? Зотов как чирей на заднице — и болит, и не сесть, — а сколько еще таких, как он? И сидят на должностях, и воруют, да еще покровителей в верхах имеют!

— Горяч ты, Паша, не в меру, — рассудительно заметил комдив. — Это у тебя по молодости — пройдет. А если не пройдет, трудно тебе придется — борцов за правду нигде не любят. Жизнь так уж устроена, что подлецы наверх пролезают, а честные и добросовестные сидят на своих местах, делают свое дело и не ждут, что их за это наградят.

— А неправильно она устроена, жизнь эта! — возразил Дементьев. — За что воевали в гражданскую — разве не за хорошую жизнь? И разве не за нее мы сейчас воюем?

— Положим, мы с тобой сейчас воюем за то, чтобы землю нашу спасти. А за хорошую жизнь… Жизнь хорошая — она для каждого разная. Кому-то хватит дома да семьи, а кому-то подавай палаты каменные и власть, которую показать можно и покичиться ею. Сложная эта штука — жизнь.

Павел не стал продолжать философский разговор в боевых условиях — он чувствовал, что разговор этот подошел к скользкой грани. Власенко, конечно, мужик хороший, да только ушей вокруг многовато, и далеко не все эти уши доброжелательны.

«Борцом за правду я себя не считаю, — подумал Павел, — только жить надо по совести, чтобы чистым быть перед собой, перед людьми и перед богом». Подумал — и сам удивился: при чем тут бог? И что имел в виду он, молодой советский парень, не ходивший в церковь, под этим коротким словом — «бог»?

* * *

В очередном селе центральная улица, проходившая селение насквозь, от края до края, имела форму буквы «Г». Эта градостроительная мелочь вряд ли запомнилась бы Дементьеву, если бы на повороте, на стыке «ножки» и «перекладины», колонна дивизиона не попала бы под обстрел. В противоположном конце улицы притаилось немецкое орудие, оставшееся незамеченным шедшими впереди танками, и как только передний тягач колонны завернул за угол «проспекта», оно открыло огонь. Снаряд с визгом пронесся над головами батарейцев и врезался в ближайший дом — из окон дома выбросило дым, зазвенели битые стекла, крыша просела и скособочилась. Второй снаряд разорвался в саду, под корень срубив яблоню, жалобно всплеснувшую зелеными ветвями, — смелости отчаяния у вражеских солдат хватало, а вот артиллеристами они оказались никудышными.

Водитель тягача не мешкал — он лихо развернулся, сминая придорожные кусты; выпрыгнувшие из грузовика батарейцы мгновенно развернули орудие, не обращая внимания на третий снаряд, улетевший куда-то за дома, и с меткостью обстрелянных профессионалов — первым же выстрелом — накрыли цель. Нахальную пушку разнесло прямым попаданием — по улице, вихляясь и подпрыгивая, покатилось ее оторванное колесо.

От вражеского расчета в живых осталось только трое: двое солдат и офицер, которого нашли в яме метрах в десяти от разбитого орудия, и оказались они не немцами, а венграми, брошенными на убой.

— Вставай! — приказал Дементьев офицеру, качнув стволом пистолета. — Хенде хох!

Венгр медленно поднялся, вытягивая вверх руки. Это был молодой парень, не старше самого Дементьева, без пилотки, с растрепанными волосами, мелко трясущимися руками и перепуганным лицом. Покачиваясь, он стоял перед Павлом; несколько секунд они смотрели друг на друга, а затем венгр не выдержал и отвернулся. О чем он думал в эту минуту? Гадал, убьет его этот долговязый русский или нет? Нажмет на курок — и все, погаснет свет, и жизнь кончится?

Павел не выстрелил. Он протянул руку, вытащил у венгра из кобуры его пистолет и положил к себе в карман.

— Руки опусти, — сказал он, подкрепив слова выразительным жестом. — Кончилась для тебя война. — И улыбнулся.

Улыбка эта не была издевательски-торжествующей — это была спокойно-уверенная улыбка победителя, без слов объясняющая, что раз враг поднял руки, то никто не собирается его бить-пытать или казнить на месте. И венгр понял — губы его дрогнули в жалком подобии ответной улыбки, он ссутулился и побрел туда, куда уже сгоняли других захваченных в селе пленных, которых набралось человек восемьдесят.

43