А после войны прошел слух, что главный блюститель порядка Первой гвардейской танковой армии погорел, да еще как: с огнем и вонючим дымом. Попель отправил в Москву несколько «студебеккеров», до отказа набитых трофейным барахлом. В одном из грузовиков находились бочки с бензином — якобы для заправки в пути. И оказались эти бочки с двойным дном, в котором запрятано было золото и драгоценности. Скорее всего, об этой контрабанде пограничники уже знали — стуканул какой-нибудь «доброжелатель». Существовал приказ Сталина о досмотре имущества, отправляемого из Германии нашими генералами, и золото обнаружили. Как выкрутился «гроза мародеров» из этой пикантной ситуации, знали только Катуков и люди на самом верху, включая Поскребышева и самого Сталина. Генерала Попеля несколько раз вызывали в Кремль, и в конце концов уволили из армии, хотя это можно было назвать «дешево отделался».
Павел и верил, и не верил этим слухам: не хотел честный воин поверить в то, что комиссар такого высокого уровня (пусть даже самодур) способен на подобный поступок. Но спустя тридцать лет после Победы довелось ему встретиться с бывшим начальником тыла Первой гвардейской танковой Василием Фомичом Коньковым, который подтвердил слухи о праведных и грешных делах генерала Попеля и других воевод. И вспомнил тогда Дементьев слова генерала Попеля, сказанные им Прошкину на Дембицких складах «политработники всегда должны показывать пример в наведении порядка в армии».
«Навел порядок, ничего не скажешь» — с горечью подумал тогда Павел Михайлович.
…Великая Война беспощадно разворошила налаженный мирный быт многих стран Европы. Обломки этого быта усыпали улицы разрушенных городов и поля сражений, они валялись, никому уже не нужные, в пустых комнатах брошенных домов и лежали на мертвых телах людей, которым уже никогда ничего не потребуется. Это сладкое слово «трофеи» — то, за чем стоит только нагнуться, поднять и положить в карман. И нагибались, и поднимали — в конце концов, за что кровь проливали? Жизнь человеческая стоит не дороже снарядного осколка, так что тут говорить о каких-то тряпках и безделушках? И росла жадность, и многие не в силах были ее обуздать…
Капитан Дементьев трофеями не увлекался, считая, что всякое хапанье, особенно у мертвых, ни к чему хорошему не приведет. Жило у него в душе какое-то то ли суеверие (бог накажет!), то ли твердая убежденность, что дело это недоброе, и хотелось ему быть чистым и перед своей совестью, и перед мертвыми. И доводилось ему видеть, как грех ограбления мертвых тянет за собой гораздо более тяжкий грех убийства безоружного.
Единственное, к чему он не оставался равнодушным, это к оружию и автомашинам. Оружие тянуло его, как любого мужчину-воина, и не мог капитан Дементьев отказать себе в удовольствии взять в руки ухватистый «зауэр», сиротливо висевший на стене какого-нибудь богатого дома, оставленного хозяевами, и пострелять из него (благо дичи в окрестных лесах, несмотря на войну, хватало).
А трофейные автомобили — это вообще была песня без слов. В Советском Союзе машины были редкостью, роскошью практически недоступной, а тут прекрасные немецкие «опели» и «мерседесы» стояли в гаражах в полной исправности, заводи да езжай. За годы войны Павел Дементьев научился водить все, от мотоцикла до танка, и не мог пройти мимо лакированных красавцев, только и ждущих уверенной руки шофера. Но если оружием (если не особо им размахивать) можно было пользоваться долго, то с шикарными авто этот номер не проходил. Личных легковых машин среднему командному составу иметь не полагалось, зоркий глаз начальства тут же фиксировал все колесные трофеи, и полковники отбирали лимузины у майоров и капитанов, чтобы в свою очередь уступить их генералам. Офицеры это знали, и потому пользовались попадавшимися на их пути автомобилями, словно краткой благосклонностью чужой жены-красавицы: хоть одна ночь, да моя.
Уже будучи в Германии, сумел Дементьев объехать на кривой суровое армейское правило «кто старше, тот и прав». В одном из занятых его дивизионом немецких городков в гараже обнаружился роскошный «опель-кадет». Крыша гаража рухнула, но очень удачно: упавшие балки образовали подобие шатра, и машина почти не пострадала. Ремонтники быстро выправили слегка помятое крыло, подкрасили трофей, и когда Павел вывел «опель» на прогулку, то не мог на него нарадоваться. «Ласточка, а не машина» — с восторгом думал он, выписывая круги по расположению части. Но радость его быстро пошла на убыль, как только капитан сообразил, что ездить на этой ласточке он будет до первого встреченного им большого чина. Решение пришло мгновенно.
Дементьев загнал красавца в ремонтный бокс и на глазах у изумленных рембатовцев от души прошелся молотком по его крыльям и корпусу, сиявшему черным лаком. Затем Павел вытащил пистолет и прострелил машину в нескольких местах — но аккуратно, чтобы не повредить внутреннюю отделку и не устроить сквозняк в салоне. И в довершении всего он собственноручно замазал блестящий черный лак краской мерзкого поносного цвета, предварительно смешанной с песком. Солдаты, наблюдавшие за вивисекцией, понимающе ухмыльнулись — ну, капитан, голова!
Так и ездил Дементьев на своей «Антилопе-Гну» до самого конца войны — уродливая колымага не вызывала нездорового интереса у вышестоящего начальства. И лишь однажды комполка залез в «опель», оглядел богатую кожаную обивку и сказал: «А ты, братец, хитер. Ладно, езди — на твою «Золушку» никто не польстится».
Кровавое полотно войны соткано не только из боев, грохота взрывов, лязга гусениц, радости побед и похорон павших товарищей. Война — это жизнь среди смерти, и человек — существо, умеющие приспосабливаться ко всему, — привыкает к жизни на войне и живет, хотя ему же самому во времена мирные такая жизнь показалась бы невозможной.