И неподдельный интерес у молодых русских капитанов и лейтенантов вызывало обилие в польской армии женщин, причем на строевых должностях. В 1-й армии Войска Польского в чине полковника служила известная польская писательница Ванда Василевская, однако много было и менее известных (но более молодых) полячек. Военная форма сидела на них с каким-то особым шиком, и Павел (исподтишка, чтобы не показаться невежливым) с удовольствием посматривал на воинственных паненок, и мысли его при этом были весьма далеки от вопросов тактического взаимодействия с польскими частями.
Но война еще не кончилась, и для лирики оставалось не так много места. Дивизион Дементьева был придан четвертой пехотной дивизии, которой командовал генерал Кеневич, а непосредственным начальником Павла стал начальник штаба артиллерии этой дивизии подполковник Певишкис. Оказалось, что он тоже окончил Ленинградское артиллерийское училище, только гораздо раньше Дементьева, еще в тридцать втором году, и оба офицера быстро нашли общий язык.
— Перво-наперво, капитан, запомни, — сказал Певишкис Павлу через десять минут после знакомства, — и близко не подходи к походно-полевой жене нашего комдива. Кеневич дико ревнует ее ко всем молодым офицерам, и, — подполковник хитро прищурился, — не без основания. Так что держись от нее подальше, вот такой тебе мой добрый совет.
После такого вступления начштабарт перешел к делу: развернул карту и показал на ней район огневых позиций дивизиона, наблюдательный пункт, а также цели, которые должны быть накрыты «эрэсами» в ходе общей артподготовки перед началом наступления. Завершив боевой инструктаж, Певишкис предложил перейти к неофициальной части — на столе, быстро накрытом ординарцем подполковника, появились коньяк и отменная колбаса. «Хорошо живут, черти» — с легкой завистью подумал Дементьев, выпив рюмку душистого напитка и жуя колбасу. Но окончательно сразил его кувшин густой сметаны, принесенный ординарцем, — такого лакомства Павел не видел с начала войны. Спрашивать у начальства — откуда, мол, такой деликатес? — не полагалось, но позже капитан узнал, что подполковник Певишкис держал на фронте корову. Его шофер исполнял и обязанности скотника, ухаживая за буренкой и регулярно поставляя начштабарту свежие молочные продукты. Вообще все — или почти все, за малым исключением, — «русско-польские» офицеры Первой армии Войска Польского быстро входили во вкус своего положения и превращались в самых настоящих «ясновельможных панов» — холеных, ходивших со стеками в руках и свысока, надменно-покровительственно, разговаривавших с «нижними чинами». И подполковник Певишкис не был исключением — Павел, со своим обостренным чувством справедливости, не мог этого не замечать, несмотря на доброе к нему отношение со стороны начштабарта.
Беседа капитана Дементьева и подполковника Певишкиса, которую уже можно было назвать если не задушевной, то дружеской, была прервана генералом Кеневичем, вызвавшим к себе обоих офицеров.
Комдив оказался личностью весьма примечательной: он поразил Дементьева своими габаритами (генерала с полным правом можно было назвать человеком-горой), огромным животом, тройным подбородком, бешеной энергией, хлещущей через край, обилием русских и польских орденов на просторной груди и неудержимым обжорством.
— Прошу к столу! — сходу предложил он, широко улыбаясь Павлу, словно доброму старому другу.
Дементьев заикнулся было, что уже отобедал у начштабарта, но генерал пропустил его возражения мимо ушей. Он собственноручно вскрыл две банки консервов, накромсал толстыми ломтями хлеб и потребовал у адъютанта чаю, «да покрепче». За трапезой разговор зашел о том, как лучше использовать «катюши» в предстоящей операции для подавления узлов сопротивления противника. Кеневич задавал дельные вопросы и внимательно слушал ответы Дементьева, что, однако, не помешало ему как-то незаметно умять обе банки рыбных консервов, буханку хлеба, запить все это несколькими стаканами чая и продолжать разговор как ни в чем не бывало.
«Вот это да! — подумал Дементьев. — Ну и здоров же он пожрать…».
И только потом Павел узнал от Певишкиса, что Кеневич был болен так называемым «волчьим аппетитом» и мог съесть очень много, оставаясь при этом голодным. Но, пожалуй, это был единственный недостаток генерала Кеневича — в дальнейшем Дементьев неплохо сработался и с ним, и с подполковником Певишкисом. Хотя первое впечатление «странные люди», сложившееся у Павла о «русских польских офицерах», оказалось верным.
Впрочем, Павел Дементьев уже не был наивным юношей — на войне год идет за три года, а то и за пять лет, — и потому все свои впечатления он предпочитал держать при себе.
Берлинская операция началась в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля сорок пятого года, в пять часов утра. Началась она уже привычно — с мощнейшей артиллерийской и авиационной подготовки. На немецкие позиции обрушалась лавина железа, начиненного взрывчаткой и превращавшаяся в лавину огня. «Катюши» капитана Дементьева метали свои огненные стрелы на глазах у командующего Первой армией Войска Польского генерал-полковника Поплавского. Этот человек вызывал уважение своим каким-то хладнокровным бесстрашием — Павел видел его на передовой. Генерал был спокоен и тверд: ходил, заложив руки за спину, и не обращал никакого внимания на разрывы немецких снарядов и мин. И показалось Дементьеву, что под распахнутой шинелью генерала Поплавского блеснула на миг кольчуга древнерусского воина…